Eva, 42 - 23 ноября 2013 21:17

Я сидел на обрыве, в мягкой пожухлой траве и смотрел на наливающийся багровой краской горизонт, куда вот-вот должно нырнуть уходящее Солнце. Свежо. Напористый осенний ветер сумел разогнать не только облака, но и мысли, милостиво оставив в голове лишь непонятные обрывки и смутные образы. Хорошо сидеть, ни о чём особо не заботясь и пустыми глазами смотреть на зарево меняющихся красок в безбрежном небе. Завораживает. Как огонь костра. Как водопад. Или калейдоскоп, только лучше, потому что руками вертеть ничего не надо. И никакого тебе треска сучьев или рёва воды. Да и смотреть можно сразу двумя глазами. Хоть засмотрись, пока не потемнеет. Рядом со мной, чуть левее, сидел Пиноккио и лениво жевал травинку.

- Как ты думаешь, вернётся?

- Солнце? Да пока ещё ни разу не подводило.

- Причём тут Солнце? Я спрашиваю: как думаешь, Мальвина вернётся?

- С ней сложнее. Солнце постоянно на запад уходит. А Мальвина. в этот-то раз куда собралась, говорила?

- Не успела. Только она за старое: "Ну, всё, моё терпение лопнуло!" - я сам ушёл. Надоело. То к маме, в Сызрань, то к Светке в Кондопогу. А я же знаю, она к Артуру де Моно, другу детства, этому пуделю ковёрному бегает. Ты его видел? Кобель проклятый... А, все они, цирковые, такие. У меня от переживаний нос растёт, а ей хоть бы хны. Загордилась после того, как Пикассо её на шаре нарисовал. Видел? Она на картине после болезни, в чём только душа держится. худенькая, ручки-веточки, а рядом - Артур с любимой гирей. Красавец семь на восемь. И что она в нём нашла? Ни петь, ни рисовать. Петьку помнишь? Ходил всё, вздыхал, сох по ней, да куда ему против меня? Так он ей хоть стишки сочинял и на мандолине играл. А этот? Если и играет, то только мускулами. Сила есть.

Знаешь, сколько мы с ней пережили? Страшно вспомнить, сколько. И пьянки Карло с соседом Джузеппе, и придирки директора цирка, и доносы Арлекино, из-за которых мы в Россию уехали. Думали, там легче артистам живётся. Конечно. попали аккурат в ваши девяностые. Бандитов - больше чем чиновников. То Лёша Толстый пытался крышевать, то Котяра с Лисом рэкетом мучили, а тут и Карло богу душу отдал. Своевременно, ничего не скажешь. У нас - вошь в кармане, хоронили его на последние гроши, ведь хотелось по-людски. У меня заначка была: пять царских червонцев, да шарманка его, да холст с намалёванным котелком... так вот они вместе с Карло в землю и ушли. Вот такой, понимаешь, крэкс-фэкс-пэкс. После похорон ещё долго побирались и христарадничали.

Ничего, выжили. И работа подвернулась, и халтурка: по детским утренникам шару сбивать наловчились. Дети у вас - с врождённым чувством прекрасного, за Мальвиной - табунами ходят. Ну, а за кем же ещё? Ведь в России что ни сказочный герой, то. кхм, уж извини, урод: что Самоделкин, что Мурзилка, заросший, как выходец из Кавказа. Ну, и Чебурашку, как ни крути, красавцем не назовёшь. Так что если кому фото на память - то только с Мальвиной. Тут к гадалке не ходи, греби к нам. По югу не ездили, врать не буду: конкуренции с обезьянкой не выдержали. Там только Иван Дурак зацепиться смог. Оправдал фамилию. Всё-таки у отдыхающих на юге вкус специфический, да. Но ничего, и на кооператив со временем заработали, и подержанную японскую машину купили, живи да радуйся.

Своих деток у нас нет, вот где корень бед кроется, наверно. Я думаю, поэтому Мальвинка и психует периодически, хлопает дверьми и - куда глаза глядят, чемодана не собрав. А потом возвращается и глаза эти самые прячет. Переживает. А я не переживаю? Я уже столько напереживал - складывать некуда. Она за дверь, а у меня в голове этот Артур ухмыляется, попробуй выгони. Вот сегодня я и ушёл, не дожидаясь её истерик. Тошно.

Пиноккио выплюнул травинку, встал и, деловито отряхнув руки о штаны, подошёл к краю обрыва.

- А хорошо у тебя тут. Красиво. И обрыв крутой, высокий. Правильно, если финал пьесы проходит при красивых декорациях. Сюда бы ещё итальянских теноров, но этот мир, увы, несовершенен. Прощай. - Он подошёл к краю вплотную. Мелкие камешки и комья земли под детскими сандаликами посыпались вниз. Пиноккио, прощаясь, взглянул на небо, в которое ему теперь дорога заказана навсегда. Вздохнул, напрягся. Но тут со стороны тропинки раздался истошный женский крик:

- Ну, всё, моё терпение лопнуло! - по склону вверх, запыхавшись и отдуваясь, карабкалась Мальвина. Лицо её покраснело от бега, а вкруг него неопрятно разметались синие волосы, словно грозные молнии, готовые убить любого, кто посмеет задержать её хоть на миг. - Стой, дурак, стой! - кричала Мальвина, размазывая слёзы по щекам, - Не оставляй меня, чёртов чурбан!

Я дёрнул Пиноккио за штанишки, силой оттаскивая несчастного от кромки обрыва. Он ничком упал в траву, обхватил голову руками и горестно всхлипнул. Сверху на Пиноккио упала Мальвина, припечатывая его своим худеньким телом к земле. Для верности, что ли? Не знаю. Но для уверенности - точно. Мальвина и Пиноккио лежали обнявшись и плакали. Но почему-то казалось, что нет никого на свете счастливее их.

Ох уж мне эта кукольная любовь! Представляю, какие страсти вспыхивают, когда влюбляются люди.
(С)

• 
• 
•